Моя родословная, часть 6

Изобилие прекрасного строевого и всякого иного леса, изначальное умение моих земляков собственными руками делать из него все необходимое для жизни и относительно позднее время возникновения села наверняка оказывали решающее воздействие на внешний облик поднимавшегося в лесных чащобах Давыдова. Если бы с помощью сказочной машины времени вдруг оказались мы возле той сгоревшей, ещё деревянной Дальне-Давыдовской сельской церкви (на месте которой была построена потом и каменная), то даже и тогда, в середине XVIII века, вряд ли увидели бы вокруг неё топящиеся по-чёрному избушки на курьих ножках или шалаши из ивовых прутьев с соломенными крышами. Здесь и хорошего леса всегда хватало!

Да и безо всяких фантастических машин времени всем нам хорошо известно, что наиболее разительные, основополагающие перемены в почти трёхсотлетней истории села Дальнего Давыдова произошли только за последние полвека, на памяти уже нашего поколения. Не далее, как в годы Великой Отечественной войны мы, сегодняшние 60-ти и 70-летние, занимались в Давыдовской неполной средней школе (и поныне располагающейся в бывшем главном корпусе Дальне-Давыдовского женского монастыря) при керосиновых коптилках — электросвет и радиорепродукторы появились в селе только зимой 1949 года.

Колёсные газогенераторные трактора, работавшие на деревянных чурках (а тем более комбайны, жатки или конные косилки) видели мы в детстве разве только раз-два в году, когда прибывали они из Вачской МТС на сезонные работы. Точно так же, как и во времена седой старины, вплоть до середины 50-х годов нынешнего века, хлеба на давыдовских полях жали бабы серпами, а молотили цепами на току, травы на лугах косили косами. Тогда же, в середине переломных 50-х, на конюшне Давыдовского колхоза «Передовик» ещё содержалось более сотни лошадей, которые и составляли в селе главную тягловую силу. Это если не считать давыдовских женщин-колхозниц, солдатских вдов, которые не случайно же пели о себе в годы войны и ещё долго после неё: «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик, я и сею, и пашу, на себе дрова вожу!»

Ни о каких телевизорах, личных автомашинах или холодильниках даже через полтора-два десятка лет после войны в Давыдове никто и не помышлял. Как и за сотни лет до этого, единственной мебелью в домах оставались самодельные деревянные столы, лавки да табуретки. А вместо отошедших в небытие и после вступления в колхозы ставших для многих недоступными шуб да тулупов (личного-то скота стало в хозяйстве немного) самой распространённой в войну и сразу после неё формой мужской и женской одежды стали стёганые фуфайки с кирзовыми сапогами.

Впрочем, поскольку и кирзовые сапоги тоже были далеко не каждому по карману, вплоть до совсем недавних времён чуть ли не столь же распространёнными, как в восемнадцатом веке, оставались в наших лесных, болотистых местах изобретённые далёкими предками лыковые лапти с кожаными бахилами. В любой трясине лапти не соскочат с ноги, как тот же кирзовый сапог, они не тонут во мху, легко пропускают через себя и выпускают воду, позволяя ноге всегда оставаться в тепле и сухости. Ещё в войну и первые послевоенные годы в селе почти каждый мужик умел плести лапти.

Почти до начала нынешнего столетия не коснулась села Давыдова также и начатая ещё неутомимым Петром Первым и продолженная его преемниками борьба со старинными русскими бородами до колен (в первую очередь — у бояр). В отличие от бояр, давыдовским крестьянам-полесовикам, порой неделями и месяцами проживавшим на отшибе от села, в лесу, на отхожих промыслах по повалу и вывозу деревьев или распиловке брёвен на тёс, было не до стрижки и бритья. В лесу ведь, как известно, парикмахерских (или, по-тогдашнему, цирюлен) никогда не бывало. Да и не перед кем там было красоваться мужикам без бород!

Вот с табаком у великого преобразователя России дело пошло куда более успешно: испокон веков редкий русский мужик в Давыдове не курил чуть ли не с пелёнок до гроба. Даже в годы Великой Отечественной, несмотря на отсутствие табака и великую его дороговизну, большинство моих ровесников, по примеру своих дедов (отцы были на фронте), уже во время учёбы в первых классах Давыдовской школы-семилетки начинали крутить «козьи ножки», набитые перетёртыми сухими листьями или мякиной. Разумеется, делалось это втайне от матерей — чаще всего в ближнем от села лесу Романовке, где мы, мальчишки, бывало, наворовав на соседнем колхозном поле картошки и, набрав в лесу грибов, пекли и жарили их на кострах, пополняя свой скудный рацион.

Тем, кто вырос в деревне (да и любому теперешнему городскому жителю, привыкшему видеть горы экзотических заморских плодов и фруктов на торговых прилавках) очень трудно поверить в то, что всего лишь каких-то двести лет назад, во второй половине XVIII века, императрице Екатерине Второй приходилось чуть не военной силой насаждать на крестьянских полях России посадки картофеля. Просто понять невозможно: как могли наши предки обходиться без него? Ведь не случайно даже в годы моего военного детства в Давыдове на улицах по вечерам под гармошку распевали:

Ты, картошечка, картошечка,
Какая тебе честь:
Без тебя, наша картошечка,
И нечего бы есть!

Нынче на обезлюдевших улицах доживающего свой век села никто уже под гармошку даже и в большие праздники не поёт, но картошка по-прежнему остаётся самым незаменимым и доступным продуктом питания. Тем более, что, в отличие даже от хлеба, несмотря на все невзгоды и потрясения небывало непредсказуемого нашего времени, она там пока у каждого своя, не покупная.

Подобно своим не знавшим ни ножниц, ни бритвы дедам и прадедам, нынче в Давыдове многие пожилые, да и не очень старые мужики ходят с косматыми бородами и курят самосад: заморские сигареты в блестящих целлофановых обёртках не по губам нищим деревенским пенсионерам да безработным. Вот только для прикуривания самокруток пользуются нынешние давыдовские дымоглоты вполне современными заводскими зажигалками, а не делают это как, бывало, мой дед Егор, высекавший огонь с помощью кремниевого камня, ватного трута и железного огнива с нанесённой на его ребре специальной насечкой.

Как и в допотопные времена, спички в войну были на вес золота. Выпускались они тогда не в коробках, а «гребешками», и при растопке печи хозяйки норовили каждую спичину расщепить надвое. А нередко, присыпав золой ещё не остывшие после утренней топки угли в печном поду, в течение целых суток старались сохранить их жар до следующей топки. Или шли утром за таким неостывшим угольком к соседям.

Почему-то никогда не было принято в Давыдове гнать самогонку, да и не из чего у нас её было гнать: сахарную свёклу на лесных подзолистых давыдовских полях никогда не сеяли, а сахарного песку и для заготовки на зиму всякой лесной ягоды никогда ни у кого не водилось. Однако же, как и по всей матушке-России, пили хмельное зелье в селе всегда, — хотя, конечно, и не в таких размерах, и не так часто, как сегодня. Недаром один из пунктов рукописного «Собрания положений и правил, по которым управляющий должен (был) поступать во время управления Павловскою вотчиною», составленного графом Д. Н. Шереметевым ещё в самом начале XIX века, перед войной с Наполеоном, начинается словами: «Пьянство есть начало всякого зла, а от него происходят многие ссоры, разные соблазны и даже преступления».

Да, уж тут сиятельный граф как в ещё не изобретённую тогда водку глядел, предвидел наше с вами будущее! Ведь, например, ещё и через сто лет после написания этого его «Собрания положений и правил», в начале века нынешнего, газета «Нижегородские губернские ведомости» чуть ли не о каждом случае смертей от пьянства сообщала как о чрезвычайных происшествиях — на всю губернию. А на сегодняшний день, к концу этого многошумного и бурного века, уже едва ли не больше половины моих давыдовских ровесников-одногодков раньше положенного времени, не дожив до пенсии, безо всяких объявлений в газете погибли от «злодейки с наклейкой»!