Простая радость

Жизнь Ивана Сергеевича к пятидесяти пяти годам уплотнилась, как старый матрац, и просела посередине. В ней не было дыр от разочарований, но и пружин радости уже не ощущалось. Работа бухгалтером превратилась в бесконечную перекладку цифр с места на место, с листа в таблицу, с таблицы в отчет. Дом, который он когда-то строил с таким жаром, стал тихим, предсказуемым полем боя, где супруга Людмила и он давно уже сложили оружие и просто молча патрулировали свои границы. Даже вид из окна его кабинета — стандартный двор-колодец с тремя кривыми березами — казался, унылым и однообразным.

Он просыпался с тяжестью, будто на груди лежала невидимая плита. «Обычный день», — бормотал он себе в усы, заваривая одинаковый кофе. Его всё раздражало: крошки на столе, слишком громкий смех жены по телефону, дождь за окном, а потом и солнце, которое лезло в глаза. Он разучился радоваться. Казалось, этот механизм сломался где-то внутри, заржавел и не подлежал починке.

А в одно ничем не примечательное утро случилось непредвиденное. Не глобальная катастрофа, не увольнение и не ссора. Прижало живот. Обыкновенно, по-бытовому, но с такой свирепой, растущей силой, что Иван Сергеевич, скрючившись, побрел в самое святилище — в туалет.

Прошел час. Пот еще одной капли выступил на его лбу. Он сидел, стиснув зубы, вглядываясь в узор на кафеле, который знал уже наизусть. Внутри бушевала настоящая гроза. Спазмы скручивали кишки в тугой, болезненный узел, обещая блаженное освобождение, но ничего не происходило. Только боль, тупая, давящая, унизительная.

Он перепробовал все мыслимые и немыслимые позы, вспомнил советы из рекламных роликов, глупости из интернета. Бесполезно. Тело предательски отказывалось выполнять простейшую, базовую функцию. Отчаяние начало подползать тихой, липкой паникой. «Что, если это оно? — пронеслось в голове. — Рак. Непроходимость. Конец». В голове пронеслись картинки больниц, трубок, врачей с каменными лицами.

Второй час мук стал адом. Он уже не просто хотел в туалет. Он хотел одного — чтобы это прекратилось. Чтобы боль ушла. Чтобы все стало как раньше. Он молился, но не Богу, в которого верил лишь краешком сознания, а кому-то огромному, вселенскому, кто мог бы повлиять на перистальтику его кишечника.

— Господи, — просипел он, упираясь лбом в холодную дверцу стиральной машины, стоявшей рядом. — Ну пожалуйста. Если всё… если всё будет хорошо. Если это пройдет, я… я обещаю. Обещаю, что всё изменю. Буду радоваться. Солнцу. Кофе. Людмилиной улыбке. Дождю за окном. Всему. Каждому мгновению. Просто дай мне сейчас облегчиться. Дай, и я стану другим человеком.

Он говорил это с такой искренней, животной страстью, с какой не молился никогда в жизни. Не о деньгах, не о карьере, не о мире во всем мире. О простом, физиологическом, человеческом чуде.

И случилось чудо.

Боль отступила, сменилась долгожданным, почти экстатическим облегчением. Иван Сергеевич закрыл глаза и выдохнул. Словно вся тяжесть, все то, что копилось годами — обиды, раздражение, усталость — ушло разом, оставив после себя пустоту, но не страшную, а светлую и готовую к наполнению.

Он вышел из туалета новым человеком. Вернее, старым, каким он был давным-давно. Руки его слегка дрожали.

Людмила на кухне как раз разливала кофе. Она посмотрела на него с легкой тревогой. — Вань, ты чего такой бледный? Живот что ли прихватило? — Да нет, — сказал он, и его голос прозвучал как-то по-новому, глубже. Он подошел, взял ее руку и поцеловал в ладонь. В ту самую, чуть шершавую от домашних забот ладонь, которую не замечал лет десять. — Все прошло. Спасибо.

Она замерла с кофейником в руке, глаза округлились от изумления. Он подошел к окну. Дождь кончился, и сквозь разорванные тучи било ослепительное солнце. Каждая капля на стекле, на листьях тех самых трех берез, горела радужным огнем. Он вдруг ощутил вкус кофе на языке — горьковатый, насыщенный, бодрящий. Услышал, как за стеной сосед включает музыку — не раздражающий гул, а живой, ритмичный поток звуков.

Он вышел на улицу, не на работу, а просто так. Дышал.

Воздух был промыт дождем и пах мокрой землей и свежестью. Он купил у метро букетик мимозы, тот самый, что всегда казался ему символом дешевого китча, и принес Людмиле. Она расплакалась, а потом засмеялась, и это был самый прекрасный звук на свете.

Работа осталась той же. Цифры не поменялись. Но поменялся он. Плита с груди упала. Он ловил моменты, как драгоценности: первый глоток утреннего чая, удачно найденный документ, улыбку жены, полученную в смс, теплый бок чашки в руках.

Он сдержал слово. Потому что дал его в тот утренний час, стоя на коленях перед лицом вселенской справедливости, когда понял, что самое великое счастье — это вовремя и безболезненно сходить в туалет. А все остальное — просто дар. Простая, ни с чем не сравнимая радость бытия.

• Следующий: Никогда не знаешь, где окажешься завтра.
• Предыдущий: А вдруг?