Востриловы

семейный сайт

Своя колея

Мы с Димой дружили с самого первого звонка. Помню, как в третьем классе он вдруг заявил:
— А я пойду в театралку.
— Зачем? — удивился я, а он пожал плечами:
— Хочу быть королём. Или хотя бы вором.
С тех пор каждый раз, когда мы собирались всем классом на очередной спектакль, я знал, что среди занавесов и грима будет Димка — пусть не в главной роли, но в своем образе, всегда настоящем. Он играл так, будто проживал эту жизнь заново.
Он и правда жил по-своему. Словно у него был свой внутренний компас, не сбивавшийся под влиянием мод, трендов или чужих мнений. У всех нас был этап увлечения футболом — он в это время шил себе костюмы для спектакля про мушкетёров. Когда кто-то собирал марки — он читал Вампилова. На школьных уроках его часто ловили на том, что он перечитывал сценарий вместо математики.
Вырос он в рабочей семье. Отец - инженер, мать - повар. Деньги в доме были скромные, но честные. После школы Дима не пошёл в актёрское, как все ожидали, а вдруг — в армию, в десант. Служил серьёзно, без показухи, но и там умудрялся быть собой. Рассказывал потом, как ставил мини-спектакли для сослуживцев, в которых играл и бабушку, и прапорщика, и говорящий автомат.
После армии вернулся — устроился на завод, потом переквалифицировался в строители. Штукатурил, клал плитку, красил потолки. Работал так же, как играл — с полной отдачей. Казалось, он мог из старой панельной хрущёвки сделать место, где хочется жить. При этом, если оставался лишний вечер, обязательно шел в народный театр, репетировал, ставил сцены, придумывал мизансцены из подручных предметов.
— Дима, — говорил я ему однажды, — ну почему ты не пошёл в профессию по-настоящему? Театр — это же твоё.
Он только усмехнулся, как всегда:
— Время ещё не пришло.
— Когда же оно придёт?
— Когда почувствую, что больше не могу без этого.
И вот, в 47 лет, когда многие уже думают о пенсии, Дмитрий стал режиссёром в самодеятельном театре. Было непросто. Его сначала послушали из вежливости, потом — из любопытства, а потом уже — потому что без него не могли. Он делал из обычных людей артистов. Слушал, искал в каждом актёре не умение играть, а искру — ту самую, которую сам пронёс с третьего класса.
На репетициях он был строг, но справедлив. Никогда не повышал голос, но мог одним взглядом остановить болтовню или несерьёзность. И вдруг — новое удивление. В 48 лет он сдал документы в Самарский институт культуры на режиссёрский.
— Ты с ума сошёл? — не поверил я. — Тебе же скоро пенсионное удостоверение дадут!
— Вот именно, — кивнул он. — До пенсии хочу успеть стать тем, кем мечтал быть.
Он учился взахлёб, с той самой одержимостью, что всегда жила в нём. Спал по четыре часа, днём ставил спектакли, ночью писал рефераты. И в 53 получил диплом. Настоящий, с гербом, печатью и правом называться профессиональным режиссёром.
Но, знаешь, в нём ничего не изменилось.
Недавно мы с ним снова встретились. Он был в рабочей одежде, в руках — молоток и старые чертежи.
— Что это у тебя? — спросил я.
— Купил дом, — говорит. — Старый, красный, кирпичный. У Волги. Ремонтирую потихоньку.
— Почему там, в другом районе?
Он задумался, посмотрел вдаль и вдруг ответил:
— Отсюда мой род пошёл. Здесь всегда жили староверы. Раскольники. Наверное, поэтому я такой.
Есть у Дмитрия ещё одна черта, о которой не сразу расскажешь. Он тот самый человек, который неизменно появляется рядом, когда кто-то уходит. Он сам договаривается с кладбищем, возит венки, чистит тропинки, убирает прошлогоднюю листву с чужих могил — не по долгу, не ради благодарности. Просто потому, что считает нужным. Памятники наших ушедших друзей — крепкие, ухоженные, как и всё, к чему прикасаются его руки.
— Не страшно этим заниматься? — как-то спросил я.
— Страшно — забыть, — ответил он.
Недавно ушёл наш общий друг, тоже режиссёр, человек с яркой душой. Он мечтал поставить свою пьесу, да не успел.
— Я поставлю, — тихо сказал Дима на поминках.
И я понял — это будет не просто спектакль. Это будет прощание, дань, письмо. И, может быть, мост.

А дом у Волги он всё продолжает чинить. Кирпич за кирпичом, как будто возвращает память не только себе, но и всем нам. Потому что у каждого должна быть своя колея. Узкая, может, не самая прямая, но настоящая. И Дмитрий идёт по ней — спокойно, упрямо, с молотком в одной руке и пьесой в другой.
И если вдруг ты не знаешь, куда идти — просто вспомни его.
Он точно знает дорогу.