Моя родословная, часть 3
Но разговоры разговорами, легенды легендами, а никогда бы мне не узнать настоящей, основанной на подлинных документах истории села, если бы не было в испокон веков нищем, безграмотном Давыдове трёх очень удачных «зацепок», выгодно отличающих его в отношении точности исторических событий от многих и многих «беспамятных» окрестных и отдалённых селений.
Во-первых, в шереметевской вотчинной конторе, располагавшейся в селе Панине (ныне Сосновского района), и в волостном правлении, полтораста лет находившемся в селе Пустынь на реке Серёже (его иногда называли ещё и Серёжей) регулярно составлялись так называемые ревизские сказки, установленные ещё Петром Первым в 1718 году. По существу, ревизские сказки были поголовными переписями населения, на основании которых с крестьян взималась подушная подать.
Во-вторых, как я уже раньше говорил, почти сразу же после возникновения Дальнего Давыдова была построена деревянная церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы (Покров и поныне является главным религиозным праздником в селе). И хотя где-то на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого столетий та деревянная Покровская церковь сгорела от грозы, а от имевшейся в ней церковной документации почти ничего не осталось (уцелели только три деревянных иконы), уже в ноябре 1813 года взамен той сгоревшей деревянной церкви была построена церковь каменная, воздвигнутая во имя Рождества Христова.
Наконец, в-третьих, с февраля 1858-го и почти до самого конца двадцатых годов нынешнего века действовал в селе Дальне-Давыдовский женский монастырь, в котором к моменту его закрытия и разгона насчитывалось более полутора сотен монахинь и ещё не посвящённых в монашеский сан инокинь. А ведь и в вотчинной волостной конторе, и в сельской церкви, и в монастыре на протяжении десятков и сотен лет велась необходимая документация, оформлением которой занимались грамотные люди — не чета моим бесправным и безграмотным прадедам!
Чего стоят, например, одни только ревизские сказки 1782-го и 1795-го годов, а также метрические книги Дальне-Давыдовской Христорождественской церкви, почти полностью сохранившиеся более чем за сотню лет — с 1814-го по 1917-й! В этих метрических церковных книгах каждому из тех, кто когда-либо жил в Давыдове, было посвящено, как минимум, три записи: когда и от каких родителей родился, кто совершал таинство крещения, кто были крестным отцом и матерью; когда, на ком и при каких свидетелях-поручителях женился (за кого вышла замуж); когда преставился, кто отпевал и на каком (мирском или церковном) кладбище похоронен.
Параллельно священник из года в год вёл также ещё и исповедные росписи — опять-таки поимённые записи о том, кто явился, а кто (и почему) не явился к нему в великую пятидесятницу (т. е. во время Великого поста) на исповедь перед Пасхой.
Никто из моей старшей, давно уже переселившейся на тот свет давыдовской родни не только никогда не отмечал, но даже и не знал точных дней своего рождения. Да и не в таком уж далёком времени самый младший из трёх братьев моего отца, нынче тоже уже покойный дядя Дмитрий (по-деревенски — Митяга), родившийся в 1925 году и к моменту выхода на пенсию не имевший на руках свидетельства о своём рождении, возмущался тем, как его безграмотные, бесшабашные родители, дед Егор и бабка Пелагея, разъясняли ему, что родился он «на масленицу, в середу», в том самом году, когда у их соседей Дроновых корова пропала. Вот и попробуй выхлопотать пенсию по таким неопровержимым свидетельствам!
А по ним, по этим бесценным метрическим книгам давно уже снесённой с лица земли Давыдовской Христорождественской церкви, можно было узнать обо всех главных событиях в жизни любого из тех, кто когда-либо появлялся на белый свет в Давыдове. Даже о тех, кто и прожил-то на свете всего только один год, а то и несколько дней. Таковых, кстати, в прежние времена было особенно много: ежегодно из четырёх, пяти или шести десятков нарождавшихся младенцев обоего пола уже после первого-второго года жизни в живых оставался, может, только каждый седьмой, а то и десятый. Но, несмотря на такой отсев, в конце концов, во многих семьях вырастало по пяти-шести взрослых сыновей и дочерей. Впрочем, хватало также бобылей и вдов, в том числе (по нашим нынешним понятиям) совсем молодых.
Чаще всего младенцы умирали от поноса, кори, «от жара», «от слабости» или «от крика». Взрослые (как правило, не старше шестидесяти пяти — семидесяти лет) — от чахотки, водянки, «от удушья» или «от кашля». А то и просто «от натуральной болезни» или «волею божьей помре». Бракосочетались в селе каждый год по нескольку десятков пар. Число самостоятельных крестьянских дворов к концу -го столетия в одной только первой, шереметевской, сельской общине увеличилось до 63, во второй общине (крестьянами которой долгие годы после смерти И. Б. Гудовича, а потом его сына Кирилы Ивановича владела дочь Кирилы Ивановича графиня П. К. Пестель) — до 68.
А в целом на 30 апреля 1901 года в Давыдове был 131 крестьянский двор, в них проживали 363 души «мужеска» и 404 души «женскаго пола». Всего, стало быть, 767 человек (это не считая монастыря). На 25 февраля 1921 года, несмотря на опустошительные ураганы первой мировой и гражданской войн, в самом селе насчитывалось 709, в Дальне-Давыдовском женском монастыре — 136 человек. На 7 ноября 1923 года в Давыдове проживали 791 человек, на 22 февраля 1925 года — 872 жителя.
Только в 1916 году, в самый разгар первой мировой войны, впервые за всю историю села в Дальне-Давыдовской сельской церкви не была обвенчана ни одна пара: женихи находились за тридевять земель от невест, в окопах. В предыдущем, 1915 году в Давыдове состоялась одна-единственная свадьба — работавшего с начала войны на фабрике металлоизделий братьев Кондратовых в Ваче и поэтому не призванного на фронт 24-летнего Григория Евлампиевича Жаворонкова (одного из будущих первых давыдовских коммунистов) с 23-летней старшей сестрой моего деда Егора (и крестной матерью моего отца) Екатериной Григорьевной Востриловой.
Были ли в Давыдове свадьбы в годы Великой Отечественной войны, я что-то не помню. Очень сомневаюсь в том, что они были!