Моя родословная, часть 23
Да, Великая Отечественная на окончилась для наших матерей 9 мая 1945-го, и после где-то в городах радостно отпразднованного Дня Победы мало что изменилось в Давыдове. Но ещё один великий подвиг совершила моя мать уже после войны: работая в тогдашнем Давыдовском колхозе «Передовик» за ставшие потом знаменитыми пустопорожние колхозные «палочки», изнемогая под непомерной тяжестью живодерских сталинских налогов, она дала мне возможность первым изо своего Давыдова окончить Горьковский государственный университет им. Н. И. Лобачевского.
Произошло это невиданное и неслыханное для Давыдова чудо прежде всего потому, что, в отличие от многих других давыдовских семей, я был у неё единственным, и, как она сама говорила, не совсем нормальным, не похожим на своих сверстников-одногодков. Уже к пятому классу Давыдовской семилетней школы прочитал я все книги, имевшиеся в Давыдовской сельской библиотеке, и её заведующая, покойная тётя Маша Гришина (Кербенева) ломала голову в поисках ещё не прочитанной мною книги. Ученье давалось мне легко: никогда не готовясь специально к урокам, я по любому предмету (кроме математики) мог отвечать на вопросы учителей без запинки.
А когда всего с двумя четвёрками (всё по той же математике), почти «круглым» отличником окончил я Давыдовскую семилетнюю школу, её тогдашний бессменный директор (ныне тоже давно покойный) Н. Н. Волков как-то вечером пришёл к нам с матерью в нашу неказистую мазанку.
— Что Вы думаете дальше делать со своим сыном, Федосья Уваровна? — спросил он у моей матери.
— Да ведь что делать, Николай Николаевич? — ответила мать. — Колхозные мои доходы хорошо известны Вам. И о том, сколько у меня недоимок и долгов по мясопоставкам и другим налогам, Вы, как секретарь партийной организации колхоза и депутат сельсовета, тоже, наверное, знаете не хуже меня! Так что придётся ему вместе со мной идти работать в бригаду или наниматься в пастухи. Может, как-нибудь потом пошлёт его колхоз хоть на курсы трактористов что ли?
— Да, о Ваших доходах и недоимках я действительно хорошо знаю, — как всегда, не торопясь, после довольно продолжительного молчания сказал Николай Николаевич. А потом всё так же не спеша, чётко отделяя долгими паузами одно слово от другого, твердо добавил:
— И всё-таки я считаю, что Вашему сыну, Федосья Уваровна, надо учиться дальше. Дорога в пастухи или трактористы — не для него!
Позднее я узнал, что точно такие же разговоры вёл Николай Николаевич с матерью раньше меня окончившей Давыдовскую семилетнюю школу Тамары Никитиной (ставшей впоследствии известной по всей Горьковской области исполнительницей русских народных песен, лауреатом XI Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, состоявшегося в 1957 году в Москве), а также с родителями других как-либо выделявшихся из общей массы своих учеников. Очень мудрыми и совершенно правильными с педагогической точки зрения были эти беседы нашего директора. Жаль только, что не мог он в каждом конкретном случае конкретно сказать, как надо было выводить сельские таланты в большую жизнь в условиях послевоенной сталинской деревни.
Главная трудность заключалась в том, что прежде, чем взлетать из Давыдова на грядущие высокие жизненные орбиты, будущим давыдовским Ломоносовым и Максимам Горьким, надо было получить аттестат о полном среднем образовании. Причём, в отличие от городских своих сверстников, кончавших не только обыкновенную среднюю школу, а и институты без отрыва от пап и мам, сделать это можно было только в Ваче — нашем районном центре, находившемся в полутора десятках километров от Давыдова. Там, в Ваче, все три года учёбы с 8-го по 10-й класс нужно было жить за свой счёт на частной квартире. Да ещё при этом каждый год платить за своё обучение: обязательной тогда была только школа-семилетка, от платы за учёбу в старших классах освобождались только дети погибших фронтовиков. Но и при этом послаблении многим ли в Давыдове была по силам такая роскошь?
Всё-таки моя мать решилась на это новое многолетнее испытание. Вместе с сыном тогдашнего председателя Давыдовского колхоза Николаем Петровым (ныне работающим главой Давыдовской сельской администрации) и сыном моей первой учительницы Олегом Сысоевым (с которым мы все семь лет учёбы в Давыдовской школе просидели за одной партой) мы пешком отнесли свои документы в Вачскую среднюю школу, где и проучились потом три года. Домой в Давыдово приходили только по субботам на выходные — и, конечно же, тоже пешком: о покупке велосипеда мне, например, в то время нельзя было и мечтать.
Вообще, эти три года моей учёбы в Ваче были самыми трудными в нашей с матерью жизни. Настолько трудными, что даже последовавшие потом тоже не очень-то сладкие пять лет учёбы в Горьковском государственном университете им. Н. И. Лобачевского, когда я получал стипендию и жил в студенческом общежитии, уже казались мне чуть ли не настоящим раем. Тем более, что нам, студентам, тогда безо всяких проблем в любое время можно было подрабатывать к стипендии на хлеб разгрузкой барж на пристанях и железнодорожных вагонов на вокзалах. Чем почти все проживавшие в общежитии студенты регулярно и занимались все пять лет университетской учёбы.
А там, в расположенной на высоком холме, открытой всем холодным зимним ветрам, безлесной Ваче, мы платили за своё проживание на частных квартирах в основном не деньгами, а дровами, которые мы с матерью (ещё на оставшихся от военных времён колхозных быках, а то и на себе, на салазках!) доставляли хозяевам квартир из Давыдова. На санках же каждую неделю привозили себе из дома картошку, капусту, свёклу и солёные огурцы. Что же касается хотя бы самых необходимых денежных расходов, то единственным их источником была мизерная пенсия за погибшего на фронте отца, которой как раз хватало мне в Ваче на хлеб и сахар.
Первый чистый, без подмесей, «магазинный» хлеб и первое мороженое я съел уже во время учёбы в восьмом классе в Ваче, первый раз надел фабричные, не матерью сшитые брюки — перед тем, как ехать на вступительные экзамены в Горьковский университет. В первый раз прибыл в Горький (а потом и в приёмную комиссию университета) в старых дедовских сапогах, с холщевым мешком за плечами, на котором от былых поездок на мельницу ещё сохранилась надпись углём: «Вострилов, 50 кг». С полной, так сказать, выкладкой и точным обратным адресом!
Через много-много лет, когда привелось мне прочитать рассказ своего знаменитого ровесника Валентина Распутина «Уроки французского» (и даже посмотреть снятый по нему кинофильм), я был просто потрясён почти детальной схожестью нашего с ним пути из деревенской глубинки к сверкающим вершинам знаний. Запоздалая досада обожгла мне сердце: почему же не я, а он первый догадался рассказать об этом? Да наверняка не только мы с ним, а многие тысячи наших оставшихся без отцов одногодков, учившихся на вдовьи материнские медные гроши, прошли после войны этот путь. Наверное, это было последнее поколение, вместе со своими ровесниками Юрием Гагариным и Владимиром Высоцким мечтавшее о космических полётах и бессмертии сделанного человеком на земле, а не об упавших с неба долларах и подержанных иноземных «тачках».
Многое мог бы я и добавить к поразившему меня рассказу Валентина Распутина. Ведь, в отличие от героя этого рассказа, учился я в своём райцентре, вдали от дома, не с пятого, а с восьмого класса. Меня интересовали уже не игра в бабки или катание на салазках с гор, а читальный зал Вачской районной библиотеки, в котором просиживал я над подшивками прекрасного научно-популярного журнала «Техника — молодёжи» всё свободное от уроков время. То были годы, когда (с моей-то близорукостью и нелюбовью к математике!) всерьёз собирался я стать профессиональным астрономом и куда больше времени думал о звёздах, чем об унылой, погрязшей в закоренелых грехах земле.
Эти три года учёбы в Ваче были не только самыми трудными, но и самыми счастливыми в моей жизни. По понедельникам, когда в четвёртом-пятом часу непроглядно-тёмного и холодного зимнего утра по скрипучему снегу шагал я из Давыдова тогда ещё довольно большим, не покинутым волками Ганинским лесом, мне даже в голову не приходило, чем может обернуться для меня встреча с ними. А потом, после Митинских кустов, лес кончался, далеко за горизонтом, на самом краю многокилометровой белоснежной равнины, открывалось передо мной электрическое зарево над ночной Вачей. И монотонное гудение телеграфных столбов, по которым ориентировался я в переметённой частыми буранами дороге, начинало казаться мне самой лучшей музыкой на свете. Как будто вставал перед моим взором не вчера ещё считавшийся селом рабочий посёлок Вача, а расцвеченный волшебными огнями огромный сказочный город — куда больше Москвы.
А по субботам, когда вместе с Олегом Сысоевым и Николаем Петровым, а также Валей Клюевой и Алей Голубевой из Ганина, Валей Скачковой из Берёзовки и Валей Васильевой из Чеванина (всем было по пути) возвращались мы после окончания учебной недели снова на выходной по домам, никто даже из этих верных моих друзей-попутчиков не задумывался о том, почему это я, внешне участвуя в общих разговорах и шутках, всё норовил вырваться вперёд, прибавить шагу. И не просто шагал порой, а как бы летел на крыльях.
Только мать моя и знала о причинах таких стремительных полётов, о том, что, кроме неё самой, с нетерпением ждала моих субботних приходов в Давыдово ещё одна живая душа. Та, с которой сегодня вечером, после того, как закончатся обычные танцы в клубе, по негласному и нерушимому уговору снова встретимся мы возле «нашего» заветного вяза, неподалёку от её дома, в самом центре мироздания. И, согреваясь поцелуями, долго ещё будем доставать с неба и дарить друг другу звезды. В неполные 16 лет, когда не только вся жизнь, а и молодость ещё впереди, это делается так легко и просто…